Из архивных документов… Ко Дню защитника Отечества

23 февраля – день воинской славы России. В этом празднике заложен великий смысл – любовь к своей Родине, умение и готовность ее хранить, беречь и отстаивать. И русский солдат с честью выполняет свой долг.

Наши деды и прадеды – солдаты Великой Отечественной войны. Это они отстояли родную землю, сражаясь за свой народ. И это они, несмотря на все трудности и испытания войны, умели любить и сострадать.  И только благодаря им, на нашей земле царит мир и над нами сияет чистое небо.

Мы помним и чтим Вашу славу, мужество и доблесть, дорогие наши солдаты.

Член Щербиновского отделения РОИА

Владимир Михайлович Мудрак (1947-2019 гг.),

«ЧЕТЫРЕ ИВАНА»

(из воспоминаний моего отца, гвардии старшины Михаила Андреевича Мудрака, прошедшего дорогами войны от ее начала до Победы)

Хранится у нас в семье старая тетрадь в синей обложке, листы в линейку сшиты суровой ниткой, а на обложке надпись – «1945». В тетради наклеены фотографии фронтовых друзей, родственников с краткими комментариями: кто, когда, где.

Не так давно была у нас в станице добрая традиция: устраивать в День Победы поминальные обеды. В парке культуры и отдыха у памятника павшим воинам расстилали скатерки, приносили нехитрую снедь и поминали тех, кто не пришел с войны. Старые женщины тайком зажигали свечки, и неслышно шевеля губами, просили у Господа прощения за разрушенные церкви, затоптанные могилы пращуров… Окружающие понимающе опускали глаза. И только мы, девчата и хлопцы, в телячьем восторге носились вокруг, жадно вдыхая воздух весны, победы и юности, не догадываясь о том, какой ценой досталось все это взрослым.

Как-то придя с праздника, я попросил отца: «Па! Я почти взрослый, объясни, почему вот эти четыре фотографии в тетради прострелены? Раньше ты говорил, что я мал для этого разговора».

Отец молча погладил отверстия на фотографиях с рваными краями от удара пули и, тяжело вздохнув, начал свой рассказ: «Речь пойдет об Иване Ивановиче Иванове. Служили мы  с ним с 1938 года. Во время Сталинградской битвы мы, зенитчики, прикрывали переправу через Волгу. Немцы бомбили каждый день. Кто мог, находился в укрытиях, а мы – все на виду. Потери были ужасающими, а у нас с Иваном – ни царапины.

В один из дней рвануло… и все. Ничего не помню. Очнулся – тихо, гляжу на потолок, а надо мной – голова в бинтах, вся дергается, лишь глаза знакомые – светло-карие с рыжими ресницами. Лицо курносое.

- Ванька, ты? – шепчу, но голоса нет.

- Миха, ожил? Тихо, молчи, сейчас врачиху позову.

Оказалось, что нас обоих тяжело контузило. Иван весь дергается, его кидает из стороны в сторону, но ничего не болит, а у меня речь отобрало и голова раскалывается, тошнит все время. Госпиталь был в Казахстане, больные и врачи располагались в юртах, кругом – голая степь и верблюды. Вот здесь мы узнали друг друга поближе. Иван – москвич, полный сирота, в Подольске окончил ФЗУ после детдома, работал токарем в Москве на ремонтном заводе, оттуда поступил в военное артиллерийское училище. Непростой оказалась судьба этого человека…

…После госпиталя мы с Иваном попали в одну часть. Он был командиром батареи, я – командиром расчета. Летом 1944 года мы были на Днестре. Был дан приказ прикрывать мост на небольшом притоке Днестра возле городка Залещики. У моста работали саперы. Вокруг валялись разбитые телеги, какие-то вещи, военная рухлядь. Наш повар Куркин неожиданно позвал к себе и указал на лежащую на обочине красивую плетеную корзину, увязанную сверху цветным покрывалом. Оттуда доносилось жалобное поскуливание. Решили позвать сапера. Тот долго возился с корзиной, потом крикнул: «Братцы! Немец сбежал, а кутюку бросыв, видно породистая будет, из карликов».

Из корзины на нас настороженно глядело слегка курчавое, курносое существо рыжего цвета, карие глаза со светлыми ресницами серьезно предупреждали, что оно кусается. И в самом деле, когда сапер протянул руку к щенку, тот, рыча цапнул его. Все грохнули смехом: ну и агрессор!

Вдруг сапер пристально взглянул на Ивана, потом на щенка: «Товарищ командир, кутюка – вылитый вы!». Батарея от хохота валялась на земле…

…И родилась в это суровое время удивительная дружба между человеком и животным. А вообще-то было замечено, что в конце войны в воинских частях все чаще появлялись «сыны полка»: ручные вороны, зайцы, петухи, хомяки, которые были всеобщими любимцами…

…Возвращаясь к найденному щенку, скажу, что Иван Иванович признал, что хохол-сапер был прав: щенок очень походил на своего нового хозяина.

- Вылитый я! Смеялся Иванов, - Быть ему Ванькой! Старшина ставь на довольствие.

Ложки весело скребли по котелкам, жизнь продолжалась. Однажды подлетел армейский джип к батарее, зычный голос позвал командира.

- Товарищ генерал, капитан Иванов по вашему…

- Генерал остановил рукой доклад Ивана: «Капитан, что это такое?»

Иван в ужасе опустил глаза: из-за растегнутой пуговки телогрейки грозно глядела на генерала оскаленная морда щенка.

- Как фамилия, имя, отчество?

- Иванов Иван Иванович.

- А у этого зверя?

- Ванька.

И захохотал генерал, приседая на ногах: «Четыре Ивана! Теперь не пропадем!.. Капитан подбрось на мою переправу десяток ящиков снарядов, батарея совсем пуста, через день отдам!».

С тех пор пошло гулять по фронту: батарея четырех Иванов.

Ванька подрос, манеры врожденного аристократа, аккуратность и опрятность беспредельные, деликатный. Если возникал спор до ругани, тут же уходил и, забившись куда-нибудь, с укором глядел на спорящих, как бы говоря: «Эх, вы! Жизнь так коротка и прекрасна, а вы ссоритесь!».

Повар Куркин, великий интеллигент и юморист, говорил: «Старшина, мне кажется, не труд превратил обезьяну в человека, а животные его очеловечили. 20 тысяч лет назад человек и собака подписали договор о дружбе. Так вот, за этот период собака ни разу не нарушила этот договор, а человек нарушает его каждодневно».

И мы с любовью смотрели на четвероногое существо, безмятежно спящее у костра. К концу февраля 1945 года наши войска заняли плацдарм на Одере. Дороги на Берлин были перерыты громадными противотанковыми рвами, и наши саперы наводили через них временные, но крепкие мосты. Орудия, расчеты, наблюдатели, корректировщики – все были готовы. По ту сторону моста – разрушенная германская деревня, на окраине ее – кирха с кладбищем. Предупредили: будьте осторожны, бродят отставшие немецкие подразделения, много снайперов из подростков 14-15 лет, одетых по-граждански, стреляют откуда угодно.

Пообедав, закурили и стали наблюдать, как Ванька бегает по «новому хозяйству», обнюхивает каждый куст своим курносым носом и, поднимая заднюю ногу, серьезно ставит метки.

Наводчик уточняет: сколько собаки живут? Кто-то ответил, что не более 15-20 лет. Но что такое? Ванька вдруг упал, рыжие глаза в недоумении смотрели на нас. Это ударил далекий выстрел: «Кукушка!».

- Ванька! – взревел Иван. Мгновение – и за бруствер. И на широкой спине Ивана в эхе второго выстрела под левой лопаткой расплылась алая роза крови…

- Кирха! Тудыть его мать, там он!

- Санитара! Орудия к бою, - заорал я во всю глотку.

А два Ивана из последних сил ползли друг к другу…

- Огонь!

В бинокль было видно, как кирха оседает в облаке пыли, превращаясь в дымящуюся кучу щебня. Дрожащая тишина, пропахшая порохом и горячим металлом, обрушилась на нас.

Сопящим табуном понеслись к командиру. Молодой санитар, рыдая, уткнулся в кипу ненужных бинтов. Дополз Иван Иванович с разорванным сердцем до друга Ваньки, сумев от пуль закрыть его собой. И уткнувшись курносыми носами друг в друга, они были счастливы.

Хоронили капитана гвардии Ивана Ивановича Иванова на немецком кладбище у развалин роковой кирхи. И лежали они в гробу четыре Ивана. Рыжий комочек положили подмышку хозяину, так, как они всегда спали.

Документы, пробитые пулей, отправили в штаб вместе с орденами, а эти простреленные фотографии я взял себе, некому отсылать было…Да, еще нашли нательный латунный крестик, согнутый пулей, вдавленный прямо в рану, на розовой ленточке… Видно, материнское благославление пыталось сохранить жизнь сыну… Я этот согнутый крестик положил Ивану под гимнастерку.

Гулко стучала земля о крышку гроба, рвали выстрелы прощального салюта полотно немецкого неба. Впервые с самого детства я заплакал и, сжав кулаки в карманах шинели, пошел в сторону кирхи. Стоял и плакал, смотря сквозь слезы на щебень, из которого торчала детская рука, сжимающая винтовку с разбитым цейсовским прицелом.

До Берлина оставалось 100 километров и 25 дней… В Берлине, на стене Рейхстага в шумной толпе, когда я уже заканчивал царапать свое заявление о том, что я здесь был, услышал голос нашего повара Куркина: «Миша, допиши четырех Иванов».

Оглянувшись, я кивнул и написал: «Здесь были Иван Иванович Иванов со станции Радостной и Ваня из города Залещики». Отец замолчал. На дворе стоял 1965 год. От войны нас отделяло каких-то 20 лет (Фонд № Р-107, оп.4, д.5, л.16).